Филологические науки

Постановка проблемы.

Современная лингвистика осмысливает и изучает язык как систему. Системность – один из основных принципов в языкознании к изучению языка и его уровней. Многообразие подходов к восприятию системности языка говорит о сложности, многоплановости, многоаспектности, противоречивости и вариативности самой системы языка, его уровней и единиц. Всю многоаспектность языка выражает дискурс.

Дискурс (франц. discour — речь) — в широком смысле слова представляет собой сложное единство языковой практики и экстралингвистических факторов (значимое поведение, манифестирующееся в доступных чувственному восприятию формах), необходимых для понимания текста, т.е. дающих представление об участниках коммуникации, их установках и целях, условиях производства и восприятия сообщения. Традиционно дискурс рассматривался как упорядоченное письменное, но чаще всего речевое сообщение отдельного субъекта [4].

Современных ученые рассматривают дискурс как более сложное явление. Дискурс часто отождествляют с текстом в силу отсутствия в некоторых европейских языках термина, эквивалентного фр. — англ, discours (e), и к тому же ранее в объем понятия дискурс включалась лишь языковая практика. По мере роста объема исследований в данной области значение дискурса расширилось за пределы письменной и устной речи.

Дискурс рассматривается как более сложное явление, выполняющее разные функции (ритмическую, референтную, семантическую, эмоционально-оценочную и др.), а не просто текстовая или диалогическая структура.

Юридический дискурс имеет своей целью точное описание положения дел в социальной реальности, и реализацию действий по ее изменению, что характеризует цель юридического дискурса, направленную на нормирования и регулирования этой реальности, как специфичную для данного вида дискурса. Специфика языка юридического дискурса выражается в широком использовании специализированных понятий, клише и канцеляризмов, устойчивым использованием ограниченного спектра жанрово-стилистических средств, низкой контекстуальностью и т.д.

Юридические тексты включают в себя базовые понятия юриспруденции и трактуют их содержание. Они включают в себя критерии оценки правомерности свершенных действий, описывают технологию применения права, создают информационные прецеденты, обладают ценностными характеристиками, а также воспринимаются и как репрезентированная реальность, и как социокультурный конструкт.

Анализ последних исследований и публикаций.

Юридический текст — одна из важнейших жизненных форм выражения права. Юридический документ, иной письменный носитель юридической информации имеют текстовые особенности, своеобразное языковое выражение. Несмотря на имеющиеся противоречия во взглядах ученых-лингвистов и юристов, большинство едины в том, что всякий текст имеет лексическую (языковую), логическую и грамматическую основы, определенным образом организованные с целью передачи информации. Нет сомнения, что юридические тексты независимо от их функционального назначения и прагматической роли имеют такие же основы. В зависимости от функциональной цели юридические тексты различаются определенной организацией, принципами и правилами выполнения Юридические тексты могут быть представлены в рамках двух функциональных стилей, а именно: официально-делового и научного стилей. Официально- деловой стиль называют также административным стилем или деловой речью. Следует отметить, что роль этих текстов в социуме чрезвычайно велика. Официально-деловой стиль обслуживает область официальных деловых отношений, государственной политики, а также область права. Он реализуется посредством таких видов текстов, как государственные акты, законы, указы, постановления, договоры, инструкции, уставы, официальные сообщения, деловые письма, расписки, различные виды текстов в учреждениях (справка, заявление, отчет и др.). Порождение текста, а также его функционирование прагматически ориентированы, поскольку любой текст, в том числе и юридический, создается при возникновении определенной целевой установки и функционирует в определенных коммуникативных условиях В рамках официально-делового стиля выделяют, как правило, либо два подстиля: законодательный и канцелярский, или административно- канцелярский либо три подстиля: дипломатический подстиль, документальный подстиль и обиходно деловой подстиль .При этом дипломатический подстиль представлен в таких текстах, как дипломатическая нота, заявление правительства. Документальный под-стиль репрезентируется такими видами текстов, как кодексы, различные акты, которые обслуживают официально-документальную деятельность государственных и общественных организаций, а также граждан как физических лиц. В деловой переписке между учреждениями и организациями, а также в частных деловых бумагах представлен обиходно-деловой подстиль.

Выделение нерешенных ранее частей общей проблемы.

Что касается характеристики законодательного текста, то, несомненно, он должен быть точным по своему содержанию и вместе с тем понятным. С текстами законов обращаются иначе, чем с любым другим видом текстов. Каждый закон находится в тесной связи с другими, поэтому лингвистического понятия когерентности недостаточно для описания связей в законе. Содержащиеся в законе ссылки на другие законы или же на части тек ста внутри самого закона, свидетельствуют о том, что законы являются особым типом организации информации, свойственным деятельности юриста, разработанным юристами и имеющим свою собственную текстовую форму. Что касается статуса законодательных текстов в сравнении с другими юридическими текстами, то следует заметить, что, если рассматривать законодательные тексты как тексты более высокого ранга, в частности, как точку отсчета для толкования юридических понятий, то законодательные термины могут рассматриваться как эталон в отношении языковой формы, употребления и содержания.

Несомненный интерес представляет собой исследование специфики использования в процессе организации законодательного текста терминов. Сформированная терминологическая база позволяет специалисту эффективно обмениваться информацией, и, следовательно, эффективно взаимодействовать и выполнять свои профессиональные обязанности [1].

Цель статьи.

В современных энциклопедических источниках термины (от лат. terminus– граница, предел, конец) трактуются как «слова или сочетания слов (сложные, или дескриптивные), значения которых определяются в контексте соответствующей научной теории (дисциплины) или вообще в какой-либо отрасли знания. В этом смысле часто возникающая проблема уточнения термина предполагает их определение, устранение омонимов и обязательное фиксирование универсума рассуждения».

Термины относятся к числу категорий лингвистики, но они дают наименование соответствующим понятиям, являющимся категорией логики. Между понятием и термином, как правило, возможно, наличие промежуточного звена, а именно: определения (дефиниции) понятия. Поскольку термин называет специальное понятие той или иной сферы производства, науки или искусства, юридический термин представляет собой название понятия в области юриспруденции. Специфика терминов заключается, прежде всего, в их лаконичности, точности, системной обусловленности и однозначности. Специально-юридическую терминологию нельзя ограничивать набором особо сложных юридических выражений и слов. [2]

Изложение основного материала.

В лингвистической литературе справедливо отмечается, что термины обладают консервативностью парадигматических отношений, т.е. занимают в семантической парадигме строго определенное место, будучи при этом не ограниченными в своих синтагматических связях.

Терминология – особый вид лексики, который имеет свои структурные, семантические, словообразовательные и стилистические особенности, что отличает это пласт лексических единиц от общеупотребительных слов и, таким образом, занимает особое место в лексической системе языка. Анализ семантических связей в терминологии позволяет раскрыть отношения в лексической системе сопоставляемых в работе английского и русского языков.

Роль юридических терминов в жизни общества становится всё более заметной в связи с осознанием своих прав и расширением международных отношений.

В юридической терминологии основной процент традиционно составляют узкоспециальные, однозначные термины.

Анализ особенностей формирования сложных терминологических единиц, имеющих в своем составе одно общее ядро, которые могут присоединять целые цепочки слов, показывает, что такие терминологические образования характеризуются существенной сложностью своей семантической структуры.

Семантика и синтаксис сложных терминологических единиц находятся во взаимосвязи, наличие которой и предопределяет дальнейшее развитие каждой единицы.

Наибольшее количество терминологических сочетаний составляют двухкомпонентные сочетания. Полисемантические термины встречаются также в двухкомпонентных сочетаниях, но крайне редко. Это объяснимо, так как увеличение числа компонентов, входящих в состав термина, препятствует появлению многозначности.

Процесс по созданию терминов происходит в процессе развития материальной и духовной культуры социума. «История терминологии какой-либо сферы науки, культуры, производственной деятельности — это вместе с тем повесть о закономерностях развития знаний о природе и обществе».

Терминология является основой языка науки. Анализ закономерностей и особенностей развития терминологий является первоочередной задачей терминоведения как науки, поскольку «без этого современному терминоведению грозит опасность превратиться в чисто описательную науку, фиксирующую отдельные стороны пластов специальной лексики, без обобщения результатов отдельных исследований и попыток их интерпретации, и, следовательно, неспособную дать специалистам предметникам представление о сущности терминологических явлений» [3].

Термин — средство оптимизации профессионально-научного общения и отражения результатов практической деятельности людей, что способствует развитию человеческого познания.

Термины — это словесные обозначения понятий, используемых при изложении содержания закона (иного нормативного юридического акта).

В текстах законов используются три вида терминов:

а) общеупотребляемые, т.е. термины в общепринятом, в известном всем смысле; например, «строение», «здание», «документ»;

б) специально-технические, т.е. имеющие смысл, который принят в области специальных знаний — техники, медицины, экономики, биологии, например, «депозит», «промышленное предприятие»;

в) специально-юридические, т.е. имеющие особый юридический смысл, выражающий своеобразие того или иного правового понятия; например, «залог», «владение», «перевод долга».

Специально-юридическую терминологию нельзя ограничивать набором особо сложных юридических выражений и слов. В законах и иных нормативных документах выражения и слова, которые относятся к обычным, общеупотребительным, в действительности имеют свое специфическое правовое содержание, причем в ряде случаев отличающееся от общеупотребительного.

В сущности, в каждой формулировке закона кроется своеобразный юридический смысл, усвоение которого достигается при помощи основательных профессиональных юридических знаний.

Терминологическая лексика в юридическом дискурсе определяется рядом требований:

— единство терминологии: один и тот же термин (например, «должностное лицо», «несовершеннолетний») должен употребляться в данном разделе юридического дискурса (и во всех других нормативных актах) в одном и том же смысле;

— общепризнанность термина: слова не должны быть «изобретены», придуманы законодателем только для данного закона или применяться в нем в каком-то особом смысле теми или иными разработчиками законопроекта, термины должны применяться во всех разделах юридического дискурса;

— стабильность терминов: их употребление в юридическом дискурсе должно быть устойчивым, их смысл не должен изменяться с каждым новым законом;

— доступность, при всей сложности юридической терминологии слова и выражения закона должны в целом давать правильное представление о содержании его норм при употреблении в рамках юридического дискурса.

Проводить анализ систем юридического дискурса в английском и русском языках довольно сложно, так как приходится иметь дело не столько с самими терминами, сколько с разными правовыми системами, а, следовательно, с разными юридическими дискурсами. Словарное соответствие не отражает точного представления о лексической единице, так как аналогичные термины в двух языках представляют разные понятия. Например, английский термин «prosecutor» означает «прокурор», но англоговорящий читатель представляет себе нечто иное, чем русскоговорящий читатель.

Для более четкого описания юридического дискурса необходимо проанализировать и сформировать классификацию терминов предложенного дискурса, что предполагает необходимость выбора оснований для классификации. Первое и главное основание – принадлежность термина к профессиональному или специализированному дискурсу.

Разработанная А.С. Пиголкиным классификация создана по вертикальному и горизонтальному принципам. Вертикальную классификацию начинают с терминологической лексики, закрепленной в основном законе и других законодательных актах. Речь идет об общеправовой терминологии, которая объединяет термины, используемые во всех отраслях права и обозначающая самые широкие понятия.

Горизонтальная терминология строится на межотраслевых и отраслевых принципах. Межотраслевая терминология – это термины, используемые в нескольких отраслях права («материальная ответственность», «значительный ущерб», «проступок» и т.д.). Основной объем юридических терминов приходится на межотраслевую терминологию, в то время как количество отраслевых терминов сравнительно невелико.

Отличительной чертой отраслевой терминологии является то, что она основывается на предметно-логических связях и отношениях соответствующих понятий, отражающих специфику конкретной сферы правовых отношений [4].

Д.И. Милославская делит терминологическую лексику по принципу употребимости [3]:

1) общеупотребимые;

2) общеупотребимые, имеющие в нормативном акте более узкое, специальное значение;

3) сугубо юридические;

4) технические.

В юридической литературе существует похожее деление на три вида юридических терминов:

1) общеупотребительные термины, которые используются в обыденной речи и понятны всем;

2) специально-юридические термины, которые обладают особым правовым содержанием («аккредитив», «исковое заявление» и т.п.). Такие термины служат для обозначения юридических понятий, выражения юридических конструкций, отраслевой типизации и т.д.;

3) специально-технические юридические термины, которые отражают область специальных знаний, например, правила техники безопасности, техническое обслуживание оборудования, проведение экспертизы технических решений и т.п.

Знание классификации юридической терминологической лексики помогает правильно подобрать грамотный эквивалент перевода, подходящий для данного подраздела юридического дискурса.

Русскоязычная юридическая терминология структурно делится на:

1. единичные слова;
2. предложные конструкции, сочинительные конструкции и, в том числе, транслитерированные варианты англоязычных терминов – словосочетаний.

Сопоставительный компонентный анализ значений терминов административного права позволил выявить следующие межъязыковые корреляции:

При рассмотрении компонентов терминов можно выделить полные эквиваленты. К ним относятся:

1. простые слова-термины – эквиваленты или полные соответствия: конфискация — confiscation;
2. производные и сложные слова – эквиваленты: lawfully – законно.
3. терминосочетания: административное производство — administrative proceedings.

Также можно выделить частичные эквиваленты. К частичным эквивалентам можно отнести многозначные слова, которые совпадают в одном из своих нескольких значений, например: жалоба – complaint.

Неполными эквивалентами являются термины, между которыми можно отметить отсутствие либо структурного, либо семантического, либо структурно-семантического тождества, например: юридическая ошибка – ignorance of law.

При несовпадении правовых систем могут встречаться безэквивалентные термины. К безэквивалентным терминоединицам относятся такие, которые обозначают реалии, отсутствующие в юридическом дискурсе другой страны.

Неполная семантическая эквивалентность и безэквивалентность терминов в рассматриваемой сфере вызывается следующими причинами:

— различиями в сочетаемости компонентов аналитических номинаций, например: каузальная сделка – contract with consideration.

— использованием в сравниваемых языках разных типов номинаций для обозначения одного понятия: доверенность – a power of attorney, assignment – уступка требования.

— отсутствием соответствующей реалии в одном из сравниваемых языков, например: writ of assistance – исполнительный судебный приказ о вводе во владение.

В процессе словообразования терминологической лексики юридического дискурса действуют две противоположные тенденции. Тенденция к увеличению длины словосочетаний вызывается стремлением к точности выражения понятия. Тенденция к экономии языковых средств проявляется в создании новых терминов-слов.

Передача русскоязычных терминов, не являющихся полными эквивалентами предполагает варьирование структуры терминологических единиц (слово в исходном языке может передаваться словосочетанием в языке перевода и наоборот). Однако четких правил для такого рода ситуаций пока не разработано. Так как, несмотря на однозначность термина, что является его главной характеристикой, терминологическая единица может иметь несколько дефиниций.

Анализ структурных особенностей терминологической лексики из оригинальных источников, представленных аутентичными специализированными текстами, помог выявить основные словообразовательные конструкции. Самые часто употребляемые суффиксы представлены в порядке убывания частоты употребления:

• tion (adaptation, apperception, attribution, audition, compensation, deindividuation, preconception, discrimination, interrogation, negotiation, mediation, incarceration, restitution, interrogation, confession);
• ty – penalty, affectivity, adaptability, acuity, ability, disparity, discriminability, conformity, propensity, proximity, security, sensibility, sensitivity);
• er/or/ar — prisoner, mugger, offender, burglar, murderer, hijacker, forger, robber, killer, receptor;
• ment — adjustment, annulment, punishment, reinforcement,
• ing malingering, sentencing, rating, recoding, remembering;
• ism — recidivism, voyeurism, neuroticism and psychoticism, fetishism, exhibitionism,
• ence/-ance — jurisprudence, avoidance, ascendance, avoidance, deterrence, reminiscence, ambivalence, deference, reminiscence,
• ee — arrestee, testee,
• ics — dynamics.

При префиксальном способе образования терминологической лексики наиболее активно используются:

1) префиксы с отрицательным значением:

• de- destructive, detachment, depersonalization;
• dis- disability, discovery, disinhibition, disorder, displacement,
• non- conformity nonconformity, un- unlearned, unconditional);
• in- insanity, insomnia, incapacity;

2) префиксы обозначающие повтор или возвратность процесса: re- recoding, recall, reinforcement, reaction;

3) префиксы характеризующие степень действия: hypo/ hyper — hypo-chondriasis hypersomnia;

4) префиксы, характеризующие процессуальную очередность: pre — predisposition, pre-sentencing, premature;

5) префиксы обозначающие дальнейшее деление: sub — submission;

6) придающие сниженную оценку under- underachievement.

Наиболее продуктивным способом терминообразования среди многокомпонентных словосочетаний, представленных в материале, является образование двухкомпонентных и трехкомпонентных терминологических словосочетаний. Наиболее распространенными структурными моделями двухкомпонентных терминов являются:

• A+N: abnormal behavior, adaptive behavior, adequate stimulus, therapeutic jurisprudence;
• N+N: abasement need, activity drive, affiliation need, aggression need, armchair psychology, submission scale, behavior modification, juvenile recidivism, juvenile crime rehabilitation plan;
• Ved+N: conditioned stimulus, conditioned response, delayed response, stereotyped behavior, fabricated experiments;
• Ving+N: consulting psychologist, coping behavior, conditioning intellect, orienting reflex, sleepwalking disorder, aggravating / mitigating circumstances.

Наиболее распространенными структурными моделями трехкомпонентных терминов являются:

• A+N+N: antisocial personality disorder, narcissistic personality disorder mental health care, emotional intelligence skills, civil commitment evaluations;
• A+A+N: major depressive disorder, brief psychotic disorder, intermittent explosive disorder; oppositional defiant disorder;
• N+N+N: juvenile justice center, violence risk assessment, borderline personality disorder, attorney personality profile;
• N+A +N: response antisocial personality, body dysmorphic disorder
• Ving+N+N: learning discrimination reaction, sentencing mitigation evaluations;
• Ved+N+ N: battered person syndrome;
• Ved+N+N: generalized anxiety disorder;
• A+ N +Ving: judicial decision making;
• Ved+ A+ N: shared psychotic disorder.

Термины, имеющие в своем составе четыре и более значимых компонента, используются в сфере юридической психологии достаточно редко: memory enhancing techniques for investigative interviewing.

В результате исследования было установлено, что наиболее продуктивными способами образования английских терминов юридической психологии являются морфологический и синтаксический. Кроме аффиксации, морфологическое словообразование представлено аббревиатурными и композитными вариантами.

Аббревиатурные варианты широко представлены акронимами терминологических единиц: PTSD (posttraumatic stress disorder), SAD (seasonal affective disorder), PTSD (post-traumatic stress disorder).

Композитные варианты образуются сложением слов или основ многокомпонентного термина: housebreaking, shipjacker, lawbreaker.

Среди синтаксического словообразования выделяются графические варианты: common-sense, field-independent psychology, baby-batterer, ram-raider, equity-law distinction, law-related education, equity-law distinction.

Выводы и предложения.

Таким образом, выделены такие структурные типы терминов: простые термины, сложные термины и терминологические сочетания. Проанализировав простые термины с точки зрения аффиксального способа образования, можно сделать вывод, что самыми продуктивными суффиксами являются — tion, -ty — er/or/ar, и префиксами — re-, de-, dis. Кроме аффиксации словосложение как разновидность морфологического способа также является продуктивным в образовании терминов юридической психологии. Анализ структурных характеристик термин свидетельствует о тенденции образования терминов с более чем одной основой. Среди двухкомпонентных терминологических сочетаний наиболее продуктивными являются A+N и N+N, среди трехкомпонентных — A+N+N, A+A+N и N+N+N. В сфере образования терминологических единиц продуктивным также является синтаксическое словообразование, широко представленное графическим вариантом.

Изучение структуры и употребления терминов в области административного права, позволяет вывести основные закономерности и способы образования. Знание формул и вариантов создания терминов и терминологических образований помогает понять суть явлений, возникающих при взаимодействии с иностранными юридическими системами, и пояснить значение реалий, характерных для юридических систем других стран, и отсутствующих в нашей системе законов.

Сформированная терминологическая база в правовой сфере позволяет специалисту эффективно обмениваться профессионально значимой информацией, и, следовательно, эффективно взаимодействовать и выполнять свои профессиональные обязанности. Навык эффективного общения и составляет суть коммуникативной компетенции, на формирование которой направлено преподавание иностранного языка в образовательных организациях МВД России.

Таким образом, формирование иноязычной коммуникативной компетенции – одна из основных целей обучения иностранному языку в образовательных организациях МВД России, которая является средством достижения другой, общей цели – развития профессиональной компетентности обучающегося. Иноязычная коммуникативная деятельность способствует формированию у обучаемых профессиональной коммуникативной компетентности и обеспечивает в дальнейшем их успешную профессиональную деятельность, обогащаясь за счет соответствующих знаний, умений и навыков в процессе учебно-профессиональной деятельности.

Иноязычную профессиональную коммуникативную компетенцию следует рассматривать как ресурсное качество, которое выступает в качестве основы для формирования профессионально-компетентного специалиста и, следовательно, должно учитываться при конструировании образовательных программ нового поколения.

Постановка проблемы. Изучение языковой вариативности в ситуации диглоссии в Уэльсе позволяет предположить, что на просодические характеристики речи жителей данного региона Великобритании влияет также территориальное деление Уэльса, которое предусматривает деление на юг и север. Однако, социально-экономическое развитие этих географических зон не одинаково, что и проявляется в местном произношении.

Современное положение английского языка в Уэльсе имеет ряд особенностей, которые, во-первых, связаны с историческими событиями происходившими в кельтских регионах Великобритании, с захватом Англией кельтских земель и постепенным распространением английского языка и культуры на захваченных территориях. Второй важной особенностью является тот факт, что в последнее время возросло национальное самосознание валлийцев, их борьба за признание их национальной идентичности.

Уникальная языковая ситуация, которая сложилась в Уэльсе является результатом взаимовлияния двух языков, которые существуют на территории Уэльса – это, прежде всего, английский язык, который является доминирующим средством общения и валлийский язык – язык коренного населения Уэльса, который в настоящее время переживает этап возрождения.

Анализ последних исследований и публикаций. Вопросами вариативности произношения занимались как отечественные, так и зарубежные лингвисты – Дж. Уэллз, У. Лабов, Т. И. Шевченко, Д. А. Шахбагова и многие другие. В отечественном языкознании сложилась школа изучения региональной и социальной вариативности английской интонации. А. Д. Петренко, О. Р. Валигура, О. Я. Присяжнюк, и другие исследователи разработали методы распознавания языков и диалектов на основе набора интонационных средств.

Задачей социофонетики является изучение вариативности произношения, обусловленное воздействием комплекса внешних по отношению к языку факторов, которые оказывают значительное влияние на процесс социально-экономического общения, и служит распространению языковых инноваций [11].

Основой британской произносительной нормы, которая используется на телевидении, в учебных заведениях, принято считать произношение юго-востока Англии. Однако, согласно исследованиям О. Я. Присяжнюк, Т. С. Скопинцевой распространение языковых изменений на территории Великобритании происходит под влиянием фактора географической удаленности от центра, и связано с историческими факторами миграции населения, языковыми контактами, в связи с чем происходит интерференция интонационных систем.

Зарубежный исследователь вариативности английского произношения Т. И. Шевченко утверждает, что вариативность носит социальный характер, так как она «связана с общением людей в определенном социально ограниченном речевом сообществе» [9]. В речи содержится индексная информация, т.е. набор определенных просодических средств, которые служат способом идентификации речи говорящего.

Проявление социальных маркеров в речи (гендерной, возрастной принадлежности) не всегда происходит осознанно, а зависит от степени владения языковой нормой, что связано с социальным положением индивида – родом занятий, уровнем образования. Систематическое соответствие качества голоса и рода занятий приводит к созданию определенных звуковых стереотипов. Речь, таким образом, может выступать средством самовыражения личности, т.к. ее содержание и интонационное оформление создают у слушающего определенный речевой портрет говорящего.

Выделение нерешенных ранее частей общей проблемы. Проблема вариативности просодических параметров в речи жителей Уэльса недостаточно исследована и требует детального анализа в ситуации диглоссии.

Формулирование цели статьи. Основной целью данного исследования является выявление интерферирующего влияния валлийского языка, языка коренного населения Уэльса, на английский, в частности на просодическую составляющую речи жителей Уэльса.

Задачей исследования является выявление основных терминальных тонов в мелодическом репертуаре речи возрастных и гендерных групп информантов – жителей Уэльса.

Экспериментальная часть данной работы состоит в анализе тональных характеристик неподготовленной монологической речи жителей Уэльса, полученных путем проведения перцептивного и акустического видов анализа. Под неподготовленной речью мы понимаем устную речь, в которой процесс выбора языковых средств происходит одновременно с процессом коммуникации, т.е. при продуцировании речи отсутствует процесс обдумывания. В данном исследовании на основе комплексного подхода к изучению просодии в ситуации вариативности мы попытаемся определить каким образом гендер, возраст и территория проживания влияют на просодическое оформление речи жителей Уэльса.

В качестве информантов были выбраны представители трех возрастных категорий – 17-25 лет, 26-40 лет и 41-60 лет, которые условно были поделены на группы «Юность», «Молодость» и «Зрелость». По своим характеристикам речь информантов является квазиспонтанной запись, которой производится в студийных условиях. Информанты не были ознакомлены с тематикой, их речь состоит из развернутых и обстоятельных монологических высказываний.

В задачи перцептивного анализа входило определение положения и конфигурации терминального тона в синтагме. Акустический анализ позволил проверить правильность идентификации того или иного терминального тона.

Как показали результаты предыдущих исследований просодических особенностей речи, именно тональный компонент просодии является ведущим релевантным признаком и может служить маркером идентификации говорящего по гендерному и возрастному признаку [2; 4; 5].

Изложение основного материала. Полученные в ходе комплексного исследования данные показали, что наиболее частотным терминальным тоном в речи представителей всех возрастных категорий является нисходящий терминальный тон (НТ), который представлен в 48,2% реализаций. Вторым по частотности является восходящий терминальный тон (ВТ), представленный в 29,7% случаев. Следующим по частотности является ровный тон (РТ) – 14,8%, и сложный восходяще-нисходящий (ВНТ) – 9%.

Таким образом, для неподготовленной монологической речи жителей Уэльса характерно нисходящее движение тона, однако ни один из представленных терминальных тонов не охватывает половины случаев употребления (табл. 1).

Как отмечалось выше, нисходящий терминальный тон является доминирующим во всех трех возрастных группах – в возрастной группе «Молодость» данный терминальный тон представлен в 35,7% случаев, в группе «Юность» нисходящий тон представлен в 26,5% и в группе «Зрелость» – 37,8%. Высокий процент нисходящего тона в группе «Зрелость» объясняется влиянием высокого социального статуса, который говорящий приобретает к 50 годам.

Таблица 1.

Частотность употребления терминальных тонов в речи жителей Уэльса

Тон	Количество	Частотность в %
Нисходящий	172	48,2
Восходящий	106	29,7
Ровный	53	14,8
Восходяще-нисходящий	26	7,3
Всего	357	100

Диапазон частоты основного тона (ЧОТ) варьирует от 177 до 154 Гц в речи представителей группы «Молодость», чуть ниже, в группе «Юность», – от 150 до 115 Гц и в группе «Зрелость» варьирует от 185 до 165 Гц. Показатель частотного интервала самый широкий в группе «Зрелость» и составляет 2,5 отн.ед., несколько уже в группе «Молодость» – 1,8 отн.ед. и самый узкий в речи предствителей группы «Юность» – 1,4 отн.ед. (табл. 2).

Таблица 2.

Показатели частотного диапазона в речи представителей трех поколений

Терминальный   тон Возраст	Нисходящий терминальный тон
	Max (Гц)	Min (Гц)	Частотный интервал (отн.ед.)
«Юность»	150	115	1,4
«Молодость»	177	154	1,8
«Зрелость»	185	165	2,5

Исследование особенностей нисходящего терминального тона по территориальному признаку, т.е. частотность данного тона в северных и южных регионах Уэльса, показала, что в северных регионах она выше и составляет 29% против 18% в южных регионах. Данную тенденцию возможно объяснить более сдержанным, суровым характером жителей севера Уэльса. Предшествующие исследования речи жителей Уэльса (носителей валлийского языка) показала, что процент употребления нисходящего тона как на севере, так и на юге одинаковый [7].

Показатели диапазона ЧОТ варьируют от 165 Гц до 124 Гц в северных регионах и от 144 Гц до 122 Гц в южных. Частотный интервал на севере составляет 1,8 отн.ед., на юге – 1,5 отн.ед.

Второе место по частотности занимает восходящий терминальный тон, который превалирует в речи представителей двух возрастных групп «Юность» (14%) и «Молодость» (10,7%). В речи представителей возрастной группы «Зрелость» данный тон представлен в 51% реализаций, что свидетельствует о том, что представители данного возраста, достигшие определенного социального и профессионального статуса, более уверены и сосредоточены. Диапазон восходящего движения ЧОТ варьирует от 175,0 Гц в юном возрасте, 164,0 Гц в молодом возрасте до 148,0 Гц в зрелом возрасте. С возрастом наблюдается динамика уменьшения показателя ЧОТ. Полученные высокие показатели диапазона ЧОТ в возрастной группе «Юность» объясняются значительным эмоциональным напряжением, активным образом жизни, широким диапазонам социальных контактов.

По территориальному признаку восходящий терминальный тон является вторым по частотности, также как и в возрастных и гендерных группах, причем на юге Уэльса употребление в речи восходящего тона составляет 22,3%, на севере Уэльса его рекурентность ниже и составляет 19,4%. Диапазоне частоты основного тона варьирует от 134 Гц до 121 Гц на юге, частотный интервал речи равен 1,4 отн.ед, на севере показатели ЧОТ ниже: от 119 Гц до 101 Гц, частотный интервал речи равен 1,0 отн.ед (табл. 3).

Таблица 3.

Показатели диапазона ЧОТ и частотность интервала по территориальному признаку

Терминальный   тон Район проживания	Нисходящий терминальный тон			Восходящий терминальный тон
	Max ЧОТ (Гц)	Min ЧОТ (Гц)	Частотный интервал (отн.ед.)	Max ЧОТ (Гц)	Min ЧОТ (Гц)	Частотный интервал (отн.ед.)
Север	165	124	1,8	119	101	1,0
Юг	144	122	1,5	134	121	1,4

Ровный терминальный тон является третьим по частотности в речи представителей всех трех возрастных групп. В речи представителей возрастной группы «Зрелость» этот терминальный тон наиболее частотный и составляет 7,7% случаев употребления. Чуть меньше этот показатель в группе «Молодость» – 6,8% и в группе «Юность» этот тип представлен в 0,3% случаев.

С возрастом количество ровных тонов увеличивается, что свидетельствует об умении говорящего общаться в соответствующей социальной среде и о приобретении жизненного опыта.

Показатели среднего уровня ЧОТ в речи представителей старшей возрастной группы «Зрелость» самые высокие (165 Гц), по сравнению с показателями группы «Юность», в группе «Молодость» показатель ЧОТ составляет 158 Гц, что несколько ниже, чем в группе «Зрелость», однако полностью соответствует результатам перцептивного анализа.

Восходяще-нисходящий терминальный тон, который в нашем исследовании занимает четвертое по частотности место, представлен в возрастных группах «Зрелость» и «Молодость». Употребление данного терминального тона характерно для спонтанного характера исследуемых высказываний информантов. По территориальному признаку показатели частотности употребления в речи восходяще-нисходящего терминального тона свидетельствуют о том, что и в северных, и в южных регионах данный тон представлен относительно в одинаковом соотношении: 10% на севре и 12% на юге Уэльса. Диапазональные характеристики также варьируют незначительно: от 175 Гц до 143 Гц на юге Уэльса и от 165 Гц до 140 Гц на севере, при этом показатели частотного интервала одинаковы и составляют 1,8 в относительных единицах.

Следующим этапом анализа явилось исследование частотности реализации терминальных тонов в гендерном аспекте. Как показали результаты проведенного исследования, доминирующим терминальным тоном в женской и мужской речи является нисходящий терминальный тон. Однако в женской речи этот тон представлен шире (35,7%) чем в мужской (28,6%).

Средний диапазон ЧОТ варьирует в женской речи от 229 до 178 Гц, в мужской речи показатель ниже и составляет от 148 до 124 Гц. Частотный интервал нисходящего движения ЧОТ в обеих гендерных группах составил 1,9 отн.ед (табл. 4).

Таблица 4.

Показатели диапазона ЧОТ и частотного интервала нисходящего тона в гендерных группах

Терминальный   тон Гендерные группы	Нисходящий терминальный тон
	Max (Гц)	Min (Гц)	Частотный интервал (отн.ед.)
Мужчины	229	178	1,9
Женщины	148	124	1,9

 

 

Таким образом, и в мужской, и в женской речи доминирующим терминальным тоном является нисходящий терминальный тон. В британской интонологии принято считать, что нисходящий терминальный тон выражает категоричные, сдержанные коннотации. Употребление данного тона в мужской речи вполне закономерно, т.к. мужчины более категоричны в суждениях, чем женщины. Однако, преобладание нисходящего терминального тона в женской речи может лишь свидетельствовать об изменившейся социальной роли женщины в британском обществе.

Вторым по частотности в женской и мужской речи, как и в возрастных группах, является восходящий терминальный тон, рекурентность которого почти одинакова в двух гендерных группах – 24% в женской группе и 26% в мужской.

Восходящий терминальный тон оформляет нефинальные синтагмы, используется в речи для поддержания разговора, носит аппелятивный характер.

Для исследуемых гендерных групп характерно использование в речи восходяще-нисходящего терминального тона, который оказался более частотным в женской речи (16,5%) чем в мужской (13,5%).

Показатели среднего уровня частоты основного тона (ЧОТ) составляли в женской речи 244 Гц, а в мужской 187 Гц.

По диапазональным характеристикам речь женщин характеризуется более высокими показателями, что уже не раз было доказано в предыдущих исследованиях [4; 7; 9].

Выводы из данного исследования и перспективы. Таким образом, проведенное комплексное исследование частотности употребления терминальных тонов в речи жителей Уэльса с учетом гендерного, возрастного и территориального факторов показало, что наиболее частотным терминальным тоном в трех возрастных группах «Юность», «Молодость» и «Зрелость» в женской и мужской речи, а также в южных и северных регионах Уэльса, является нисходящий терминальный тон, что объясняется монологическим характером исследуемых высказываний, а также отсутствием ярко выраженной эмоциональной окраски речи.

Высокая частотность восходящего терминального тона в исследуемом монологическом тексте позволяет предположить, что данный терминальный тон является характерным для уэльского типа произношения. Высокая рекурентность восходяще-нисходящего терминального тона на севре и юге Уэльса может служить идентифицирующим просодическим параметром в речи представителей данных территориальных регионов.

Перспективным направлением дальнейшего исследования является комплексный анализ всех компонентов интонации, а именно темпа и громкости в речи жителей Уэльса.

 

Постановка проблемы. Для русских художников-модернистов, ощутивших необходимость выстоять под напором хаоса, который размывал «песчаные обрывы материка истории и культуры», и вновь стать «сынами гармонии», особенно значимым становится поиск единомышленников среди поэтов европейского романтизма рубежа XVIII-XIX вв., выдвинувших в качестве идеала «преодоление противоположностей, стремление к синтезу… разума и чувства, сознания и бессознательного, природы и духа, личности и общества, особенного и всеобщего, посюстороннего и потустороннего» [10, с. 364]. Гумилевские современники-символисты, как правило, избирают в качестве ориентира романтизм немецкий с его специфическими представлениями о совмещении противоположностей и достижении абсолютной гармонии и красоты, которые нашли отражение в мотивах призрачности конечной земной действительности и «возвращения» в истинный бесконечный мир. Для Гумилева же, стремящегося к «большему равновесию сил», более близким оказывается тот способ гармонизации хаоса, который был предложен и опробован старшими английскими романтиками, в чьих построениях «идея в форме духовности или субъективности» не перевешивала «природную чувственную форму» [13, с. 436]. У Гумилева роль образа огня как важного звена в цепи художественно-онтологических процессов прослеживается практически во все периоды творчества. В отличие от современников-символистов (в чьих текстах сгорание в основном рассматривается либо в качестве некой «безумной», бесконечной «игры», неспособной утолить желание быть «сожженными» (и вывести из бытия), либо как «страшный рубеж» – средство умерщвления лирического героя и уничтожения мира), в гумилевских произведениях смерть в огне становится и средством творения новых реальностей, и путем проникновения в них лирических героев.

 

Анализ последних исследований и публикаций. Авторы современных исследований опираются, как правило, в своих выводах на тезисы фундаментального гумилевоведения. В.С. Малых пишет об архетипе Огня как об основе, образующей в творчестве Н. Гумилева «своеобразную философию огня», как о «генераторе сюжетов и образов [10, с. 171], А.И. Башук – о характерных чертах «стихии огня», автор также описывает «глаголы и прилагательные, которыми данная стихия активизируется» [2, с. 9]. В сферу внимания ученых попадает и эволюция образа огня как одного из центральных системообразующих элементов в лирике символистов. Т.Н. Скок рассматривает огонь К. Бальмонта в тесном взаимодействии с другими природными стихиями сначала с точки зрения их антагонизма, потом сквозь призму их «согласия». Исследователь доказывает в своих трудах, что «долгожданное слияние космических стихий с миром души станет возможным» [12, с. 127]. При этом исследователями не предпринимаются попытки проанализировать функции образа огня в творческих исканиях представителей разных течений русского модернизма. Вместе с тем авторы не пытаются выявить схожие атрибуты образа огня Н. Гумилева и его современников-символистов равно как и проанализировать противостояние несхожих интерпретаций «гаснущего пламени» символистов и «нескончаемого сверкания» Н. Гумилева, их разную сущность и природу, разные функции и разнонаправленные векторы развития и результата.

 

Выделение нерешенных ранее частей общей проблемы. Как правило, образ огня, возникающий в гумилевских текстах, анализируется в контексте взаимодействия поэта с духовными исканиями его современников-символистов или же в русле библейской традиции вне всякой связи с важными для Гумилева идеями равновесия, синтеза, инобытия. Однако при сопоставительном анализе гумилевского «пламени» с образами огня, пламени, костра, созданными русскими символистами, а также при тщательном соотнесении «огня» Гумилева с образами Ветхого и Нового Заветов выясняется, что традиционные трактовки не являются столь несомненными.

 

Цель статьи. Цель данного исследования состоит в выявлении концептуально-значимых схождений/расхождений функций образа огня Н. Гумилева с соответствующими художественными воплощениями в произведениях русских модернистов и символистов.

 

Изложение основного материала.

Огонь, в котором возникают и исчезают миры и в котором сгорают и возрождаются лирические герои, становится в художественных построениях русского поэта-акмеиста неотъемлемым элементом данных и новых реальностей.

В поэтической системе Н. Гумилева особое значение образ огня получает уже в самых ранних произведениях «Пути конквистадоров». Здесь впервые звучат и восхищение его «красивой яркостью» (Гумилев [6, с. 82]), и желание быть «сожженным»:

О миг, не будь бессильно плоским,

Но опали, сожги меня

И будь великим отголоском

Веками ждущего Огня.

Гумилев [6, с. 87].

 

Здесь же впервые происходит и непосредственное столкновение пламени и лирического героя:

Лазурных глаз не потупляя,

Она идет, сомкнув уста,

Как дева пламенного рая,

Как солнца юная мечта.

Гумилев [6, с. 47].

 

И хотя на этом начальном этапе своего пути гумилевский герой к встрече с первой «созданной из огня» оказывается неготовым:

 

Он видит деву, блеск огнистый

В его очах пред ней потух.

Гумилев [6, с. 48],

 

смущение, в которое повергает его «пламенное» создание, превращается в точку отсчета в неудержимом стремлении к слиянию с вожделенной огненной стихией. А строки о «палящем зареве мечты» (Гумилев [6, с. 48]), в котором «горит» и сам царь, потерявший «деву солнца», и его мир, становятся своеобразным прологом к огненным смерчам и кострам из «Завещания» и «Лесного пожара», «Больной земли», «Открытия Америки», «Природы», из текстов «Шатра» и «Огненного столпа».

Такая направленность гумилевских художественных исканий не была удивительным явлением. Ожидание всесожигающего огня, будь то пламя, о котором сказано в Евангелии от Луки: «Огонь пришел Я низвести на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся» (XII, 49) [4], [5], или же знамения антихриста [14];. «невидимый запредельный свет горы Фавор» [17, с. 367] или «злое пламя земного огня» [15, с. 61], составляло средоточие русских эсхатологических настроений конца XIX – начала XX веков.

«Мы всегда окружены бесконечным миром, для которого мы закрыты. <…> И нужно, чтобы огонь сошел с неба, чтобы расплавить затверделость нашего обыденного сознания. <…> Нужна катастрофа сознания, чтобы раскрылись нам целые миры. Огонь духовной лавы должен расплавить наше сознание. <…> Откровение есть огонь, исходящий от божественного мира, опаляющий нашу душу, расплавляющий наше сознание, сметающий его границы», – убеждает современников Н. Бердяев. О «воспламеняющей, очищающей и перерождающей силе религиозного огня, первая искра которого зажигается в отдельных душах, но который разгорается потом во всемирно исторический костер», – пишет С. Булгаков.

Гораздо более осязаемым, чем катастрофы в сфере духа или «отдельные лучи и отблески божественного мира», проникающие в земную действительность [14, с. 111], пламя предстает в декларациях поэтов русского модернизма, воспевавших огонь и огненную стихию. Так, у Ф. Сологуба звучит призыв к «огненному крещению»:

Стремленье гордое храня,

Ты должен тяжесть побороть,

Не отвращайся от огня,

Сжигающего плоть…

 

И как же к цели ты дойдешь,

Когда не смеешь ты гореть?

Сологуб [16, с. 177].

 

В произведениях К. Бальмонта огонь возникает и в качестве предмета поклонения –

 

Молиться пламени сознанье не устало,

И для блестящего мне служат ритуала

Уста горячие, и солнце, и вулкан.

Бальмонт [1, с. 323],

 

и в образе «пожара беспредельного» («И плыли они без конца, без конца…»), и как «страшный рубеж» («Лесной пожар») и «огонь очистительный» («Гимн Огню»), наконец, как «предвещанье» гибели:

 

Я окружен огнем кольцеобразным,

Он близится, я к смерти присужден…

<…> Я гибну. Пусть.

Бальмонт [1, с. 213].

 

В творчестве поэтов-символистов эта последняя функция являлась, пожалуй, наиболее распространенной, проявляясь в своих многообразных вариантах в построениях художников и старшего, и младшего поколений. И если сначала поэтами предрекалась гибель отдельного человека, бессильного каким-либо образом противостоять стихии огня, как, например, в приведенном бальмонтовском фрагменте, а также в следующих строках Ф. Сологуба –

Уж демон вихрей реет грозно,

Свинцовой тучей облачен,

И облака, что плыли розно,

К себе зовет зарницей он.

 

Он налетит, гремя громами,

Он башни гордые снесет,

Молниеносными очами

Твою лачугу он сожжет.

Сологуб [16, с. 23],

 

– то со временем модернистское пламя разгорается все сильнее, захватывая все более обширные области художественного бытия. И вот уже у Бальмонта звучит мысль не об индивидуальном горении, но о набирающем силу неком всемирно-космогоническом огне –

И в страшных кратерах – молитвенные взрывы;

Качаясь в пропастях, рождаются на дне

Колосья пламени, чудовищно-красивы,

И вдруг взметаются пылающие нивы,

Устав скрывать свой блеск в могучей глубине.

Бальмонт [1, с. 323]

 

– который способен распространиться уже на все мироздание: «О, да, мне нравится, что бело так и ало / Горенье вечное земных и горних стран <…>».

А у Ф. Сологуба с огнем связываются представления о радикальном изменении мира:

 

Но будет свергнут Змий жестокий,

Сожжется новым Солнцем тьма

И будет этот мир широкий

Свободный дом, а не тюрьма!

Сологуб [16, с. 112].

 

При этом истинный характер происходящих перемен поясняет, например, следующее стихотворение:

Как-то весело мне,

Что и весь я в огне.

 

Это кровь моя тает

И горит да играет <…>

 

Вот заря догорела,

Мне смотреть надоело.

 

Я глаза затворил,

Я весь мир погасил.

Сологуб [16, с. 82].

 

Весь спектр практически одновременно переживаемых событий – от религиозно-перерождающего воспламенения мира до его полного исчезновения в огне – можно проследить и в художественно-теоретическом опыте А. Белого. Так, в его «Апокалипсисе в русской поэзии» звучит радостное предчувствие: «Сорвана вуаль с мира – и эти фабрики, люди, растения исчезнут; мир, как спящая красавица, проснется к цельности, тряхнет жемчуговым кокошником; лик вспыхнет зарею; глаза – как лазурь; ланиты – как снеговые тучки; уста – огонь. <…> Черные тучи, занавесившие ее, будут пробиты ее лучами; они вспыхнут огнем и кровью» [3, с. 334]. А в «Закатах», относящихся к тому же, что и статья, периоду в творчестве поэта, мрачными красками выписывается картина не воспламенившегося, но уже «догорающего» мира:

 

Уставший мир в покое засыпает,

и впереди

весны давно никто не ожидает,

И ты не жди.

Нет ничего… И ничего не будет

И ты умрешь…

Исчезнет мир…

Белый [3, с. 26].

 

Как и у Сологуба, так и у Бальмонта, гибель и лирического героя, и всего мира становится неизбежной в той части поэтической вселенной Белого, где властвует огонь. Его мир «сгорает», фактически, в каждом из последовавших за «Закатами» текстов «Золота в лазури»: «Пожаром закат златомирный пылает…» (Белый, [3, с. 28]); «Задумчивый мир напоило немеркнущим светом / великое солнце в печали янтарно-закатной»; «Вселенная гаснет… Лицо приложив восковое / к холодным ногам, обнимая руками колени…» (Белый, [3, с. 39]); «Прощальным сном, нетленною мечтой / погас огонь небесно-золотой» (Белый, [3, с. 40]).

При этом почти все, что поэт говорит об огне как о единственном пути, который открылся перед человечеством, о том, как «всемирный огонь подожжет пространства», и о «жертве», которая должна быть принесена огню – «Ах, лазурью очей / я омою вас всех. / Белизною моей / Успокою ваш огненный грех» (Белый, [3, с. 34]), – перекликается с положениями раннегумилевской поэтической философии. В качестве примеров здесь можно привести такие стихотворения, как «Осенняя песня», «Иногда я бываю печален», «Дева Солнца», где мы видим и ожидание некой предшествующей свету «жертвы» – «Жертвой будь голубой, предрассветной… / В темных безднах беззвучно сгори…»; и желание «всемирного горения»: «Если хочешь, чтоб горные выси / Загорелись в полуночной мгле» (Гумилев [6, с. 72]). Да и явление самой гумилевской «огненной» девы оказывается очень близким к провиденциальным строкам Белого (и тем самым к эсхатологическим построениям Вл. Соловьева):

В ее улыбке была заря. В движеньях тела – аромат зеленого луга. Складки ее туники, точно журча, бились пенными струями <…> Сквозь огонь улетала в прохладу, но лицо ее, осененное Духом, мерцало холодным огнем – <…> тихое, бессмертное лицо ее.   Белый [3, с. 329].

Одежды легкие, простые Покрыли матовость плечей, И нежит кудри золотые Венок из солнечных лучей.   Она идет стопой воздушной, Глаза безмерно глубоки, Она вплетает простодушно В венок степные васильки. Гумилев [6, с. 47].

Гумилевские мысли оказываются созвучными также и тому, что писал об огне Бальмонт:

Огонь очистительный, Огонь роковой, Красивый, властительный, Блестящий, живой! Бесшумный в мерцаньи церковной свечи Многошумный в пожаре, Глухой для мольбы, многоликий, Многоцветный при гибели зданий. Проворный, веселый и страстный, Так победно-прекрасный… Бальмонт [1, с. 158].

И красивую яркость огня Я скорее живой назову, Чем седую, больную траву, Чем тебя и меня…   Он всегда устремляется ввысь, Обращается в радостный дым, И столетья над ним пронеслись, Золотым и всегда молодым… Гумилев [6, с. 82].

А настойчивый призыв быть сожженными в «спасительном» огне, чтобы стать «иными», прозвучавший в «Северном Радже», отнюдь не диссонирует с сологубовскими «гордыми стремленьями»:

Пойми, что, робко плоть храня, Рабы боятся запылать, – А ты иди в купель огня Гореть и не сгорать.   Из той купели выйдешь цел, Омыт спасающим огнем… Сологуб [16, с. 177].

Се – царь! Придите и поймите Его спасающую сеть, В кипучий вихрь его событий Спешите кануть и сгореть.   Легко сгореть и встать иными, Ступить на новую межу… Гумилев [6, с. 206].

Но, несмотря на эту, на первый взгляд, очевидную гармонию, голос Гумилева всегда звучал по-особому, не сливаясь ни с экстатическими прозрениями Белого, ни с бальмонтовскими гимнами, ни с сологубовскими ожиданиями и влечениями.

Обращаясь к анализу «Пути конквистадоров», исследователи в первую очередь устанавливают взаимосвязи гумилевских текстов с символистскими «ориентирами» – пишут о преобладании символистской поэтики в «Осенней песне» [8, с. 124], о созвучии символики «Девы Солнца» с «Золотом в лазури» А. Белого (впрочем, происхождение данного гумилевского текста вполне можно отнести и на счет «бальмонтовских влияний: «Огонь появился пред взорами их, / В обрыве лазури туманной. / И был он прекрасен, и ровен, и тих, / Но ужас объял их нежданный» (Бальмонт [1, с. 120])) [9].

Аксиоматичной стала также и трактовка солнечной Девы как «Софии, апокалипсического знака божественного воплощения», как той самой «Жены, облеченной в солнце», о которой писали Вл. Соловьев и поэты — «соловьевцы». [6, с. 354].

Между тем, если присмотреться к гумилевской «деве» более пристально, то несложно заметить, что последняя, на самом деле, мало напоминает Вечную Женственность Соловьева и младосимволистов. Ведь поступки, на которые она своим явлением подвигла ожидавшего ее «царя», –

Но глянул царь орлиным оком

И издал он могучий глас,

И кровь пролилася потоком,

И смерть, как буря, пронеслась <…>

Гумилев [6, с. 48]

 

– вряд ли укладываются в рамки приписываемой Гумилеву христианско-эзотерической традиции. У Белого «царь» после встречи с «огнем» ведет себя все же несколько иначе. Отличие станет особенно заметным, если сопоставить следующий фрагмент одного из «первичных» текстов Белого с еще одним гумилевским произведением:

О, мой царь! Ты запуган и жалок. Ты, как встарь, притаился средь белых фиалок <…>   Затуманены сном наплывающей ночи на лице снеговом голубые безумные очи. Белый [3, с. 36].

Солнце катится, кудри мои золотя, Я срываю цветы, с ветерком говорю. Почему же не счастлив я, словно дитя, Почему не спокоен, подобно царю?   На испытанном луке дрожит тетива, И все шепчет и шепчет сверкающий меч Он, безумный, еще не забыл острова, Голубые моря нескончаемых сеч. Гумилев [6, с. 84].

Выводы и предложения. Даже при беглом взгляде на приведенные фрагменты понятно, что если здесь и можно говорить о каких-либо перекличках, то (несмотря на достаточно очевидное лексическое сходство – общие «цветы» и «безумие») лишь в смысле противопоставления одного образа другому. Противостояние гумилевского лирического героя и «царя» Белого проявляется уже в самом начале в прямом отрицании Гумилевым любой возможности уподобления («…Почему не спокоен, подобно царю?»). Далее же поэт, намечая схему действий своего героя, все больше отходит от «образца». И дело не только в отсутствующих у Белого и «доминирующих» у Гумилева «мужественной интонации, волевом начале» [13, с. 11]. Мы полагаем, что коренное отличие выстраиваемых двумя поэтами систем отношений лирических героев с основными категориями своих художественных миров заключается все-таки не в акцентировании их активного или пассивного характера. Различие кроется, прежде всего, в абсолютно несхожей интерпретации авторами образа огня [7, с. 141]. Ведь если у Белого речь вновь идет, по существу, о гаснущем пламени – догорающем мире, который «затуманивается», становится «ночным» и «снеговым», то у Гумилева в центре всего происходящего по-прежнему находится «нескончаемое» сверкание. В дальнейшем имеет смысл рассмотреть к чему ведет сгорание и что выступает результатом данного процесса. Возможно доказать, что у символистов речь идет не о создании нового бытия или переходе в него лирического героя, то есть не об огне как о пути или средстве творения миров, а лишь о сделке героя с инфернальным силами, в результате которой «кое-что» теряется и «кое-что» приобретается. Таким образом, очевидно, что тот образ огня, который был создан в художественно-философском опыте русского символизма, не может считаться первоисточником гумилевского пламени. Различное происхождение, характер бытования в художественных мирах, различные цели и возможности не позволяют говорить о «вторичности» гумилевского огня по отношению к «кострам», «пожарам», «отблескам», «пламенеющим закатам» современников и предшественников.

 

 

 

 

Постановка проблемы. Третья по счету полуостровная цивилизация античной Европы – иберийская, являющаяся основным поставщиком металлов (более 70% поставок) по всему Средиземноморью и конных наемников во многих региональных войнах (Афин со Спартой, Карфагена с Римом и др.), таит в себе еще много неразгаданных тайн [1- 6].

Многие загадки этой цивилизации были бы раскрыты, если европейские ученые смогли бы прочитать многочисленные надписи турдетан, контестан, илергетов и других иберийских племён и фил, проживавших на юге и востоке Пиренейского полуострова с начала II тыс. до н. э. по II в. до н. э., до времени их полной ассимиляции в составе Римской империи. Неиндоевропейский, так называемый «средиземноморский» язык иберов (к этому классу языков официальная наука относит этрусский, минойский, сардский, ретский и др. более десятка языков юга античной Европы), не поддается дешифровке исследователям уже более 120 лет.

Заметным препятствием при поиске круга языков, родственных иберийским языкам, на сегодняшний день является узко ориентированная направленность ареалов поиска. Чаще всего в лингво-генетических реляциях фигурируют лишь баски, загадочные иллирийцы Далмации и вообще неопределенные афроазийцы севера Африки. Между тем, грамматической строй и лексика баскского языка существенно отличаются от соответствующих данных иберийских языков. Кушитские варианты северо-африканских языков также сильно дистанцированы от иберийских языков.

В тоже время, важная опорная точка для выявления дальних связей иберов – культурологическая, очень слабо используется. Базовой платформой материальной культуры иберов является культура колоколообразных кубков (ККК), распространившейся в XXII в. до н. э. из Восточной Европы на всю ее западную оконечность. Носители этой культуры, судя по толерантности к лактозе, культу лошади и элементам курганной культуры, были номадами Cеверного Причерноморья. Продолжателями этих культурных традиций в Причерноморье стали скифы, печенеги, куманы, каменные надгробные скульптуры которых также держат в руках поминальные кубки.

Кроме этого, следовало бы поискать названия металлов и их руд в иберийских текстах, раз они были знаменитыми металлургами и оружейниками античной Европы. При поставках больших партий руды и очищенного железа по их основным маршрутам транспортировки (см. рис.1) по античной Испании (от Гадира к греческому порту Эмпорион), заметным препятствием были реки Ибер (Rio Iber) и Тер (Rio Ter) [1, 7].

Рис.1. Два основных маршрута перевозки руды и металлов в античной Испании [1, 7]. 1 – RioSegre, 2 – RioTer.

Поэтому, думается, оптимальным будет поиск названий металлов и их руд в иберийских текстах, найденных вблизи переправ через указанные реки.

Исходя из сказанного, целью настоящего исследования стал поиск названия металлов и руд в иберийских текстах, найденных на основном маршруте из транспортировки, вблизи переправ через реки. При этом, в качестве корреспондирующих этимонов нами были выбраны лексемы, используемые в языках носителей древних кочевых культур Евразии и Древнего Ближнего Востока, с которым иберов связывают глубокие духовно-исторические традиции.

 Анализ последних исследований и публикаций. Происхождение народов в «дальнем западном уголке» Европы интересовало исследователей с глубокой древности. Греческие, римские, библейские авторы оставили достаточно много сведений о древних иберах [1, 2, 8].

Античные авторы (Авиен, Птолемей, Цезарь) в ряде случаев говорят о родстве племен иберов и пиктов и их происхождении с Северного Причерноморья, Фракии. Современные историки стараются обходить этот тезис стороной, всячески преувеличивая роль кельтов, готов, греков и финикийцев в этногенезе иберов. В то же время, в центре Галлии (ныне провинция Виши, Франции) найдены глозельские рунические надписи, удивительно по графике напоминающие древнетюркские. А сама Греция (Аргос, Коринф, Тиринф и острова Элейского моря – Лемнос, Хиос, Парос и др.), вплоть до разрушительных походов греческого полководца Мильтиада была заселена пеласгами и тирренами, носителями традиций минойской (доиндоевропейской) культуры [10].

Достаточно обширный анализ материальной и духовной культуры иберов, а также проблем идентификации иберийских числительных представлен в недавно изданной книге испанского исследователя Бенжамена Инарейхоса [1], а также в статьях Хуанна Феррера Ханэ, Хавера Велаза Фриоса и др. в журнале «Acta Palaeohispanica» [4, 11].

В 1977 г. мы начали изучение другого, письменно более развитого неиндоевропейского языка Средиземноморья – этрусского [12]. Был сделан вывод о том, что современная методология языкознания (доминантно-интерполяционный метод реконструкции древнего состояния языков) малоэффективна. Поэтому в 1980 г. нами был разработан новый метод дешифровки древних текстов – ПЭКФОС (последовательное этимологическо-комбинаторное приближение с фонетической обратной связью [12]), где основное внимание уделялось получению «фонетического ключа» для дешифровки. В качестве базового языка сравнения был выбран казанско-тюркский язык Поволжья, генетически связанный с более древними пеларо-булгарскими диалектами Северного Причерноморья. С помощью метода ПЭКФОС в 1981 г. нам удалось перевести 2/3 самого крупного этрусского текстах TLE 1 на бинтах знаменитой Загребской мумии из Среднего Египта [13, 14]. Об этом в 1983 г. мы доложили на научной конференции в Эрмитаже [15]. Оказалось в тексте TLE 1 речь шла об основном обряде этрусской религии – человеческом жертвоприношении молодой этрусской девушки (xiś cis – казан. тюрк. ĭaš qyz «молодая девушка»).

Спустя 6 лет после нашего перевода текста TLE 1, при физико-химических исследованиях тела и бинтов этой мумии в лабораториях Словении и Австрии [17] обнаружилось пять фактов, подтверждающих достоверность наших переводов. Об этом мы доложили в 1990 г. на международном этрусскологическом коллоквиуме в Москве [16].

На сегодняшний день метод ПЭКФОС, разработанный нами, является единственным методом, подтвердившим свою верификативность реальными фактами при изучении этрусских текстов.

В 2008 г. нами были проанализированы частотность знаков, отдельные лексемы и аффиксы слов в иберийской надписи на свинцовой пластине из Ла-Серрета-де-Алькой [18]. Во всех кластерах языкового материала, рассматриваемого текста, обнаружились маркеры генетического сходства с этрусским языком. Это послужило отправной точкой для более углубленного исследования письменного наследия Иберийского полуострова. Промежуточные результаты этого исследования были опубликованы в вышедшей в 2016 г. в г. Уфе монографии [7].

 Выделение нерешенных ранее частей общей проблемы. При рассмотрении феномена иберийских языков, на наш взгляд, основными нерешенными проблемами являются следующие:

1. Полная неопределенность в европейской науке наблюдается по части генетической классификации иберийских языков. При этом, круг поиска тенденциозно сужен до мелких лингвистических анклавов, никогда не замеченных в значительных миграционных способностях. В то время как иберы, еще с античных времен, были известны как народ, любящий путешествовать [1, 2, 8] и перемещаться на значительные расстояния (иберийские вещи обнаружены даже в доколумбовой Америке [19]);
2. При рассмотрении иберийских текстов никто из исследователей не пытается найти в этих текстах терминов, связанных с их основным родом деятельности – торговли рудой и переплавленными заготовками металлов (чаще всего железа);
3. Не обращается никого внимания на узловые точки в маршрутах транспортировки руды и очищенных металлов – переправы через реки. Между тем, иберийские тексты, найденные именно в этих местах, могут много прояснить и помочь в идентификации соответствующих иберийских металлургических терминов;
4. Коммерциализированные взгляды современных европейцев, без достаточного обоснования переносятся на рассмотрение иберийских текстов на металлических пластинах, найденных во многих регионах Испании. Испанские исследователи почти все, в один голос, априорно, как совершенно доказанным, проводят тезис о том, что на этих пластинах содержатся тексты коммерческих контрактов между иберами, греческими и финикийскими торговцами [1].

 Изложение основного материала. Основной материал представленной статьи касается многопланового лингвистического анализа иберийской надписи на бронзовой пластине из Ульястрета (НБПУ).

Это довольно протяженная северо-иберийская надпись, содержащая 6 строк на одной стороне и одну строку на другой стороне (7-ая строка) бронзовой пластины.

На рис. 2 мы приводим нашу укрупненную прорисовку рассматриваемой надписи ([7], с. 112):

Рис. 2. Наша укрупненная прорисовка рассматриваемой надписи [7].

Используя данные по северо-иберийским алфавитам, мы осуществили транслитерацию этой надписи:

1. (pě)r: (ge)si aŕe(be)
2. e(ge)ŕ inşns : (ti)i(ke)siŕa: (ta)rs(te): a(ge)ŕ(ge) (ta)rs(te) : (te)q-
3. (di)ŕs : (ge)i (ti)s(bi): ne i(te)(ge)(ti)ṣ :ׂ(ta)(ku)(be)e nuŕ(ku) : (ti)muŕ
4. kiŕ : (ge)d (ta)ś(ko): an (be)i(ku): (ge)i (ku)sir: sald (ko)(pi)(ku)le (ta)

(be)r(ku)e

5. ŕs (bil) (di)ŕs(te): eŕ eśu : (ko)(di)(ge)nen: e(be)r(ga): (ta)śmliŕs
6. luŕ sa(ge)(di) (śu) auŕ(ta)n: eś: sp_e lidli eŕ(ku): i(?)
7. (ba)tŕun: ü(tu)(ba)(ge) (ba): pe(ke)śŕ(ge): (ta)s(be) ŕiun: edna : (ta)ra(ki)u

Здесь слоговые знаки показаны в круглых скобках, мягкое ŕ и шипящий звук ś (близкий к русскому ш) показан с наклонным знаком ударения сверху, как при транслитерации этрусских текстов. Некоторые вызывающие сомнения при транслитерации знаки показаны как ş, ü, = pĕ (здесь ĕ – е-краткое).

Далее нами были применены стандартные процедуры комбинаторно-этимологического метода дешифровки древних текстов – ПЭКФОС [12]. В итоге, нами были полученные следующие построчные переводы текста на бронзовой пластине из Ульястрета на русский и испанский (кастильский диалект) языки [7]:

1. Одного человека мудрые наставления.
2. Если не́кто застопорится на перекрестке (переправе ?) (или) около перекрестка (переправы ?), то ре-
3. комендуется, где создается теснота из-за лежащих в ожидании отправки товаров – заготовок очищенного (блестящего) железа,
4. руды для переплавки, их пометить и там же переместить, сложив кулями в кучи около этого перекрестка (пере-
5. правы ?). Это настоящее мужское дело, когда предотвращается в Ибер (реку ?) сброс ценного имущества.
6. (Для) светлой головы это достаточно тяжелое дело – узел конфликта освободить (разрешить) и
7. мужество очень похвальное, (а) в правила перевозки – еще одно усовершенствование.
8. Sabias instrucciones de un hombre.
9. Si alguien se estanca en una intersección (¿en un cruce ?) (ó) cerca de la intersección (del cruce), entonces se re-
10. comiende, donde se crea la estechez, por las asechanzas para el envío de mercancías – troqueles de hierro limpio (brillante) (nuŕ(ku) : (ti)muŕ),
11. minerals (kiŕ) para la fundición, su marcación y desplazamiento en el mismo lugar, apilonandolos en montones cerca de la intersección (¿cru-
12. ce?). Esta es una gestion netamente masculine, cuando se impide en Iber (¿río?) la liquidación de bienes de valor.
13. (Para) una cabeza ilustre esto es bastante complicada (aurtan eś) – el nudo del conflicto está en liberar (permitir) y
14. valor es muy loable, (a) en las reglas de transportación – otra de las mejoras.

 

При идентификации лексем текста НБПУ нами были использованы следующие этимологические привязки:

pěr «один» (этрусск. pr «один», в южных более развитых иберийских диалектах встречается ber, bir «один»), gesi «человек» (этрусск. ceśe «человек», баск. gizon, Kazan-Turkic (KT): keše), aŕeb «мудрое наставление» (из восточн.-семит. arif «ученый, мудрец»), egeŕ «если» (этрусск. acer «если», КТ: ägär’ «если»), inşns «люди, нèкто» (восточн.- семит. insan «некие люди»), tars «пере-крест-ок» (этрусск., кельт. tare, tara «крест», испан. en-cruc-jada (также входит корень «крест»), возможно, пратюркский топоним Tars на востоке Малой Азии также означает «перекресток торговых путей». Думается, это же слово у иберов использовалось и для обозначения переправы через реки, т.к. далее встречается слово eber, похожее на название реки вблизи Ульястрета и говорится о утоплении имущества в реке (испанск. tra-versia «переправа»), teqdirs «рекомендуется» (восточн.-семит. täqdim «рекомендация, предложение»), ne «что» (этрусск. ni «что», тюрк. ni, nämä «что»), ite-getis «лежащие в ожидании» (этрусск. ite- «лежать», cet- «ждать», -s показатель множественности прилагательных [12]), takubel «тюки связанного товара» (?) (этрусск. tucu arus TLE 1«тугое обвертывание» [14]), nuŕ «луч, свет, блеск» (восточн.-семит.), timuŕ «железо» (этрусск. tamur «железо», КТ: timer «железо», среднеазиатское тюркское Timur (Aksak), Tamerleng «Железный хромец», an «его» (этрусск. an «его»), kiŕ «руда» (булгар. kir «неочищенное, грязное (железо)», русск. горн, криница), sald «сложив» (этрусск. salθ «сложив» (деепричастие [12])), er «мужчина» (этрусск. er «мужчина», др. тюрк. er «мужчина», КТ: ir’ «мужчина», латинск. vir «мужчина»), eś «дело» (этрусск. eś «дело», КТ: eš «дело»), lur «светлый, блестящий» (этрусск. lurs «магический жезл с блесками для устрашения демонов смерти afr [14]», др.-тюрк. lurz «магический жезл, инкрустированный алмазами для устрашения злых духов», западно-европейск. lurex), sp_elid-li «узел конфликта» (иберийск. в тексте свинцовой пластины из Бильбао [14] lidom «конфликтные споры», испанск. lid «ожесточенный спор»), eŕku «освободить» (этрусск. erc- «освобождать», др.-тюрк. erik «свобода», др. греч. eriteria «свобода»), pekeśr «правило» (этрусск. в тексте TLE 2 picaśri «правила»).

Таким образом, на наш взгляд, иберийский текст из Ульястрета представляет собой одну из древнейших инструкций по урегулированию дорожного движения.

Выводы и предложения

Исходя из полученных в данном исследовании результатов, можно сделать следующие выводы:

1. В рассмотренном тексте НБПУ, на наш взгляд, обнаруживаются названия очищенного железа nuŕku timuŕ «осветленное (очищенное) железо», руда kiŕ («грязный» неочищенный металл). По фонетическому оформлению иберийское название железа занимает промежуточное положение между выявленным нами ранее названием железа в этрусском языке tamur «железо = священный металл» (ср. этрусск. tameresce «поклоняющийся (прихожанин храма)» в этрусско-финикийской билингве из г. Пирги) и названием железа в казанско-тюркском языке Поволжья timer.
2. Наше исходное предположение о необходимости поиска названий металлов и их руд в надписях, найденных вблизи переправ, через иберийские реки (ибер. tars) подтверждается.
3. Изученный текст НБПУ не подтверждает предположение испанских исследователей о доминантном содержании коммерческих контрактов в текстах

иберийских надписей на металлических пластинах.

4. Учитывая то обстоятельство, что иберы Испании продолжительное время испытывали социальные потрясения (I и II Пунические войны, гражданская война Римской империи) и контактировали со многими народами Средиземноморья, их язык за I тыс. до н. э. испытал значительные фонетические изменения, намного опережая в этом плане родственный ему этрусский язык, который развивался в господствующем положении, более спокойно, на Апеннинском полуострове [14].

5. Использование тюркского языкового материала, отражающего номадическую культуру Евразийского масштаба (согласно Ветхого Завета Библии, имеющую древнее ближневосточное происхождение), может стать плодотворным при изучении надписей древнейших цивилизаций Европы, связанных с Восточным Средиземноморьем (Сирия, Кипр, Крит, Балканы, Апеннинский и Пиренейский полуострова, Британия [20]).

 

 

 

Как мы писали в одной из наших предыдущих статей, начальный этап рецепции «Сонетов к Орфею» средствами русского языка длился с 1950 по 1984 год и завершился выходом в свет первого полного перевода сонетов, выполненного К. Свасьяном и изданного в Ереване [6, с. 75–78]. Можно было ожидать, что факт появления первого полного перевода «Сонетов к Орфею» повлечет за собой появление новых полных переводов этого цикла российскими переводчиками.

Однако в переводах сонетов на русский язык наступила пауза длиной в четыре года, так что новые переводы были опубликованы лишь в 1988 году. Это были переводы второго и девятого сонета первой части и семнадцатого второй части, выполненные О. Седаковой и напечатанные в рижском журнале «Родник». О.А. Седакова (р. 1949) – известный русский поэт, переводчик, эссеист, этнограф и философ. Она много лет преподает в МГУ. О. Седакова переводит с английского, итальянского, немецкого, французского языков, не признавая переводы с подстрочников. Помимо поэзии Р.М. Рильке, переводила таких авторов, как М. Хайдеггер и П. Целан (мы посчитали нужным включить в статью краткие сведении о переводчиках, так как, насколько мы можем судить, многие читатели и почитатели творчества Р.М. Рильке в России, как правило, какой-либо информацией о переводчиках их любимого автора не располагают). Как мы писали в предыдущей статье, ряд «Сонетов к Орфею», выполненных этим переводчиком, был опубликован в 1981 году [5, с. 13].

В том же году в московском издательстве «Радуга» вышла в свет антология «Золотое сечение. Австрийская лирика XIX-XX вв.», в которой были помещены 11 новых переводов сонетов, принадлежавших перу А. Карельского, Г. Ратгауза, Е. Садовского. Это были сонеты 1, 5, 7, 11, 12, 18, 19, 21, 26 первой части и сонеты 12, 29 второй части.

Билингвальная антология «Золотое сечение» была издана усилиями В.В. Вебера и Д.С. Давлианидзе. Предисловие к ней написал известный германист А.В. Михайлов. Справки о писателях и примечания составлены В.В. Вебером. По его словам, важнейшей частью этой антологии является подборка оригиналов и переводов из Рильке [1, с. 721].

Если же анализировать саму подборку, то можно сказать, что ее центральной частью является переводы «Сонетов к Орфею». Помимо уже печатавшихся переводов первого и пятого сонетов первой части Г. Ратгауза, в этой антологии впервые публикуются (в приложении) те же сонеты и в переводе А. Карельского. Важно подчеркнуть, что эти переводы были сделаны не просто переводчиками, а исследователями творчества Р.М. Рильке. Г.И. Ратгауз (1934–2011) – известный литературовед и переводчик. В 1956 году окончил филологический факультет МГУ. Переводил с немецкого и французского языков. В 1974 году издал антологию «Золотое перо: Немецкая, австрийская и швейцарская поэзия в русском переводе, 1812–1970». Он был одним из соиздателей вышедшего в 1977 году тома произведений Р.М. Рильке, изданного в серии «Литературные памятники», в котором увидела свет его работа «Райнер Мария Рильке (Жизнь и поэзия)». В 1993 году вышла авторская антология его переводов: «Германский Орфей. Поэты Германии и Австрии XVIII–XX веков». В последние десятилетия своей жизни работал в РГГУ.

А.В. Карельский (1936–1993) окончил Берлинский университет им. А. Гумбольдта (1959). Автор ряда работ о поэзии Р.М. Рильке. Переводил стихотворения Гете, Гельдерлина, Эйхендорфа, Георге и других немецкоязычных поэтов. Посмертно была издана книга переводов «Бог Нахтигаль. Немецкая и австрийская поэзия двух веков» (М., 1993).

После выхода в свет названной выше капитальной антологии австрийской поэзии снова наступил четырехлетний период, когда переводы сонетов в печати не появлялись. Только в 1992 году журнал «Новый мир» поместил подборку стихотворений Рильке, среди которых были и пять стихотворений из «Сонетов к Орфею» в переводах Б. Скуратова (второй и четырнадцатый сонет первой части и четвертый и пятый второй части) и Д. Щедровицкого (пятый первой части и двенадцатый второй части, которые уже печатались в неподцензурном журнале «Грааль» в 1981 году). Поскольку только что названных переводчиков почитатели Рильке знают недостаточно, то мы приведем краткие биобиблиографические данные и о них. С.Б. Скуратов (р. 1955), выпускник филологического факультета Московского университета. Переводит с английского, немецкого и французского языков. В его переводах вышли труды Т. Адорно, Р. Барта, Ж. Батая, М. Вебера, Ж. Делёза, Ж. Деррида, Ю. Хабермаса и многих других зарубежных авторов.

Д.В Щедровицкий (р. 1953) – известный российский теолог, культуролог, поэт, переводчик. С начала 90-х годов прошлого века вел курсы по библеистике в ряде образовательных учреждений Москвы, в том числе в Московском университете. Д. Щедровицкий переводит с английского, арабского, иврита, немецкого, фарси и других языков. С немецкого, кроме Р.М. Рильке, переводил А. Грифиуса, А. Силезиуса, Г.Гейне, Э. Мерике, Э. Ласке-Шюлер.

Как это характерно для рецепции поэзии Рильке в России, в годы без публикаций новых переводов и годы с единичными публикациями сменяются годами, когда в свет выходит большое количество переводов. Таким «урожайным» годом оказался год 1993. Прежде всего, он ознаменовался тем, что впервые полный корпус «Сонетов к Орфею» был переведен и издан в России. Приоритет первого российского перевода сонетов принадлежит Н. Кан (подробнее о Н.Кан как переводчике Рильке см.: [4, с. 63–65]). По мнению известного переводчика и историка поэтического перевода Е.В. Витковского, перевод, выполненный Н. Кан, едва ли был лучше перевода К. Свасьяна и в целом, как пишет автор, «основная часть «русского Рильке» – сплошной чемпионат на приз «кто хуже?» [2, с. 15].

Однако до появления полного перевода Н.Кан в печати появились переводы отдельных сонетов, выполненных разными переводчиками: Г. Ратгаузом (I, 1), Н. Гучинской (II, 13), А. Шведовым (I, 15, 20, 21, 24, 25), А. Карельским (I, 2, 3, 4, 6, 8, 9, 20, 25; II, 2-13). Если Г. Ратгауз и А. Карельский, как мы отмечали выше, относятся к тем авторам, которые не только много переводили Рильке, но и много писали о нем, то А. Шведов и О. Гучинская опубликовали лишь единичные переводы из Рильке. Н. О. Гучинская (1937-2001) – известный отечественный филолог, доктор филологических наук, профессор. Она училась и работала в Санкт-Петербургском педагогическом университете им. А.И. Герцена. Автор переводов на русский язык произведений Мастера Экхарта, А. Силезиуса, Ф. Гёльдерлина, Ф. Ницше, Р. М. Рильке, М. Хайдеггера. Переводила на немецкий язык поэзию М. Цветаевой, А. Ахматовой и других русских поэтов.

Середина рассматриваемого периода отличается тем, что в свет выходили как переводы отдельных сонетов (В. Микушевич (I, 16), Р. Чайковский (I,19; II, 23)), так и довольно объемные подборки. Так, в 1994 году появляется книга стихов и переводов В. Любецкой «Избранное», в которой были опубликованы переводы 25 «Сонетов к Орфею», в том числе 20 из первой части и 5 из второй. Автор этих переводов, В.А. Любецкая (р. 1943) училась на историко-филологическом факультете Горьковского (сегодня Нижегородского) университета, который окончила в 1966 г. Автор книг «Избранное» (1994) и «Книга сияний» (1999), в которых, наряду с оригинальными стихами, опубликованы переводы многих текстов из «Сонетов к Орфею» Р. М. Рильке. «Сонеты к Орфею» В. Любецкая называет загадочной философской книгой Р.М. Рильке и полагает, что по глубине мистического сознания эти сонеты не имеют аналогий во всей русской поэзии [8, с. 7]

В 1996 году появилась авторская книга переводов из Р.М. Рильке, выполненных А.И. Немировским, в которой было напечатано двадцать два сонета из обеих частей. А. Немировский начал переводить поэзию Рильке в конце 30-х годов прошлого века, будучи студентом Московского университета. Помимо МГУ, он окончил и Литературный институт им. А.М. Горького. Впоследствии стал доктором исторических наук, профессором. В книге своих переводов А. Немировский писал: «Выбор сонета поставил перед Рильке задачу, как влить присущую его музе стихийную всезахлестывающую стремительность и полифонию в строгость классической формы, требовавшей сосредоточенности и лапидарности. И эта задача была выполнена. Сонет магически раздвинулся, преобразился до неузнаваемости, но все же остался сонетом, сонетом Рильке» [9, с. 177].

Еще одна важная публикация переводов появилась в том же 1996 году в издававшемся в Институте научных исследований по общественным наукам Российской Академии наук альманахе «Лики культуры». В нем увидели свет переводы пятнадцати сонетов первой части, выполненные З. Миркиной. Это была начальная часть большой творческой работы по переводу «Сонетов» к Орфею», которая в итоге привела к созданию полного перевода этой книги Рильке. З.А. Миркина (р. 1926) училась на филологическом факультете Московского университета. Печататься начала в конце 1980-х годов как поэт, переводчик, критик, философ. Поэзию Р.М. Рильке переводит более сорока лет. В ответе на анкету Е.Л. Лысенковой она подчеркивала, что у «Рильке очень трудный, „не совсем немецкий“, а свой рильковский язык» [7, с. 54]. Забегая вперед, укажем, что через год вышел в свет еще один аналогичный сборник ИНИОН РАН, в котором в переводах З. Миркиной были опубликованы 16–26 сонеты первой части и все 29 сонетов второй части. Таким образом, в 1996-97 годах появился полный перевод «Сонетов к Орфею», выполненный этим переводчиком, однако он был размещен не под одной обложкой, а в малотиражных изданиях, выходивших под разными заглавиями, так что определять его как полноценный полный перевод можно лишь с большой натяжкой.

В 1996–1999 годах появлялись публикации одного-двух сонетов, выполненные В. Белковым (1952–2006; Вологда, 1997), И. Белавиным (р. 1951; Москва, 1997), Н. Болдыревым (р. 1944; Челябинск, 1998), В. Куприяновым (р. 1939; Москва, 1998) Е. Воропаевым (р. 1949; Санкт-Петербург, 1999).

В 1997 году был закончен, а в 1998 выпущен микроскопическим тиражом в г. Опаве (Чехия) перевод «Сонетов к Орфею», выполненный В.И. Авербухом. Особенность этого издания заключается в том, что в нем, помимо оригиналов и поэтических переводов сонетов, помещены еще и смысловые подстрочники каждого сонета (о смысловых подстрочниках В. Авербуха см.: [10, с. 107]). (В скобках заметим, что подстрочные переводы «Сонетов к Орфею» В. Авербуха были завершены им и изданы в Опаве в 1996 году). Российские читатели, к сожалению, плохо знакомы с творчеством В. Авербуха как переводчика. Он родился в 1937 году в Москве. Окончил МВТУ им. Баумана и МГУ. Доктор физико-математических наук, профессор. Более четверти века преподает в Силезском университете в Чехии. Перевел основные поэтические книги Р.М. Рильке: «Книга образов», «Новые стихотворения», «Дуинские элегии», «Сонеты к Орфею». В настоящее время работает над комментарием к «Новым стихотворениям».

Важной вехой в истории рецепции «Сонетов к Орфею» средствами русского языка явилось издание сборника его произведений «Избранные сочинения», который был подготовлен Е.В. Витковским. В этой книге впервые был напечатан полный корпус «Сонетов к Орфею», выполненный В.Б. Микушевичем. По словам Е.В. Витковского, он упросил В. Микушевича «завершить работу над циклом, начатую около тридцати лет назад» [3, с. 23]. Хотя с учетом переводов К. Свасьяна (1984), Н. Кан (1993), З. Миркиной (1996, 1997) В. Авербуха (1998) это был пятый по счету полный перевод «Сонетов», его следует признать первым полноценным переводом, изданным в России, поскольку он появился в составе одной из наиболее профессионально подготовленных книг Рильке, изданной относительно большим тиражом (11000 экземпляров), так что он оказался доступным многим почитателям Рильке, чего нельзя сказать о переводах названных выше переводчиков. В. Б Микушевич (р. 1936) – один из наиболее известных переводчиков поэзии Р. М. Рильке. Он родился в 1936 г. Окончил Московский институт иностранных языков. Поэзию Рильке начал переводить в конце 50-х годов прошлого века. Поэт, переводчик, прозаик, религиозный философ. Переводит европейскую поэзию. В его переводе вышли такие книги Р.М. Рильке, как «Книга часов», «Новые стихотворения», «Дуинские элегии», «Сонеты Орфею», «Сады» и «Валезанские катрены» (в переводе с французского языка), а также многие другие известные циклы поэта.

1999 год, который мы определяем как год завершения второго этапа рецепции «Сонетов к Орфею» в России, ознаменовался выходом в свет двух новых полных переводов этого цикла. З. Миркина напечатала ранее публиковавшиеся части «Сонетов к Орфею» в своей книге «Невидимый собор», а во втором томе трехтомного собрания сочинений Рильке, подготовленного Е.В Витковским и изданного в Харькове, в разделе: «Книги 1907-1923 гг. в иных переводах» были помещены переводы В. Топорова. В этом же томе, в его основной части напечатан и перевод В. Микушевича. В.Л. Топоров (1946–2013) – выпускник филологического факультета Ленинградского университета (1969), известный переводчик, критик, публицист. Переводить Рильке начал в 1965 году. В его переводе, кроме «Сонетов к Орфею», изданы «Дуинские элегии», вторая часть «Часослова», значительное количество текстов из «Новых стихотворений». В письме к Е.Л. Лысенковой В. Топоров подчеркивал важную особенность «Сонетов к Орфею»: «Надо … учесть, что лишь „Новые стихотворения“ и „Книга картин“ распадаются на отдельные стихотворения, а „Часослов“, „Сонеты к Орфею“, „Дуинские элегии“ представляют собой, по сути дела, поэмы [7, с. 83].

Ниже мы представим все упомянутые в статье переводы с 1988 по 1999 годы в таблице. В ней приводятся только первые публикации переводов. Повторные публикации в других изданиях нами не учитывались.

(Условные обозначения : А – В. Авербух, Б – В. Белков, Б1 – И. Белавин, Б2 – Н. Болдырев, В – Е. Воропаев, Г – Н. Гучинская, К – Н. Кан, К1 – А. Карельский, К2 – В. Куприянов, Л – В. Любецкая, М – В. Микушевич, М1 – З. Миркина, Н – А. Немировский, Р – Г. Ратгауз, С – О. Седакова, С1 – Е. Садовской, С2 – Б. Скуратов, Т – В. Топоров, Ч – Р. Чайковский, Ш – А. Шведов, Щ – Д. Щедровицкий).

Как видно из таблицы, за период с 1988 по 1999 год на русский язык пятью переводчиками были переведены все сонеты первой и второй части. Кроме того, шестнадцать переводчиков выполнили переводы отдельных сонетов обеих частей.

Таким образом, всего за эти годы к «Сонетам к Орфею» обращался двадцать один переводчик, при этом пятнадцать из них впервые. Общее число переводных версий составило 427 (включая пять полных переводов, давших 275 версий), поскольку отдельные сонеты переводились неоднократно многими переводчиками. Так, 21 сонет первой части был переведен десять раз, сонет 12 второй части девять раз и т. д.

Второй этап рецепции «Сонетов к Орфею» Р.М. Рильке средствами русского языка, охватывающий 1988 – 1999 годы, ознаменовался появлением пяти полных переводов цикла (Н. Кан, В. Авербух, В. Микушевич, З. Миркина, В. Топоров).

Несмотря на признание того факта, что «Сонеты к Орфею» представляют собой единый цикл, в течение всего рассмотренного периода публиковались переводы отдельных стихотворений из первой и второй частей.

Обращает на себя внимание также и то обстоятельство, что все переводчики, переводившие «Сонеты к Орфею» в этот период, это люди преимущественно с высшим филологическим образованием, хорошо знающие языки, успешно работающие во многих других областях художественной литературы.

В качестве приложения мы приводим библиографические данные о всех известных нам переводах «Сонетов к Орфею» на русский язык на протяжении второго периода.

 

Список переводов «Сонетов к Орфею» на русский язык 1988–1999 гг.:

1988

Р.М. Рильке [стихотворения] / пер. с нем. О. Седаковой // Родник. – 1988. – № 8. – С. 14 (13–16).

Золотое сечение. Австрийская лирика XIX-XX вв. – М.: Радуга, 1988. – С. 240–253.

1992

Р.М. Рильке. Как занавес пусть распахнется местность / пер. с нем. Д. Щедровицкого, Б. Скуратова // Новый мир. – 1992. – № 2. – С. 176–178.

1993

Р.М. Рильке. Сонеты к Орфею / пер. с нем. А. Шведова // Ной. – 1993. – № 5. – С. 174-176.

Рильке Р.М. Сонеты к Орфею / Пер. с. нем. Н. Кан // Ностальгия. Частная российская независимая газета [Москва]. Литературное приложение № 1. – 1993. – № 10. – С. 1–6.

Германский Орфей. Поэты Германии и Австрии XVIII-XXвв. на русском и немецком языках / пер. с нем. Г. Ратгауза. – М.: Книга, 1993. – С. 351–365.

Немецкая и австрийская поэзия двух веков в переводах А. Карельского (1936–1993). – М.: Медиум, 1993. –С. 99-107

Гучинская Н.О. История зарубежной (немецкой) литературы (Р.М. Рильке, Г. Гессе, Ф. Кафка, Т. Манн). Лекции. – СПб.: Образование, 1993. – С. 19-20.

1994

Из «Сонетов к Орфею» Райнера Марии Рильке // Любецкая В. Избранное. Стихотворения и переводы 1967-1994. – [Б. м.]: Фонд духовного творчества, 1994. – С. 143–192

1995

Из сборника «Сонеты к Орфею» / пер. с нем. В. Микушевича // Рильке Р.М. Собрание стихотворений. – СПб.: Биант, 1995. – С. 324.

Чайковский Р.Р. «Страницу первую читаю…». Новые переводы из Р.М. Рильке // Вечерний Магадан. – 1995. – 7 июля (№ 27). – С. 10.

1996

Р.М. Рильке. Небесные грани. Избранное / пер. с нем. А. И. Немировского. – М.: Версты, 1996. – С. 179–201. (а)

Рильке Р.М. Сонеты к Орфею / пер. с нем. З. Миркиной // Лики культуры: альманах. Звучащие смыслы. – М.: ИНИОН РАН, 1996. – С. 132–139. (б)

1997

В. Белков. Сладкая каторга [переводы из Р.М. Рильке] // Русский Север [Вологда]. – 1997. – 25 февр. – С. 8

Рильке Р.М. Сонеты к Орфею / пер. с нем. З. Миркиной // Культурология. XX век. Духовная встреча. Проблемно-тематический сборник III. – М.: ИНИОН РАН, 1997. – С. 103–122.

Рильке Р.М. Сонеты к Орфею // Белавин И. Равнины осени. Стихотворения. Поэма. Поэтические переводы. – М.: Carte Blanche, 1997. – С. 96–97.

1998

Хольтхузен Г.Э. Райнер Мария Рильке / пер. с нем. Н. Болдырева. – Челябинск: Урал LTD, 1998. – С. 232.

Рильке Р.М. Сонеты к Орфею / пер. с нем. В. Авербуха – Опава: б. и., 1998. – 135 с.

Рильке Р.М. Сонеты к Орфею / пер. с нем. В Микушевича // Рильке Р.М. Избранные сочинения. – М.: РИПОЛ КЛАССИК, 1998. – С. 539–572.

Из «Сонетов к Орфею» / пер. с нем. В.Г. Куприянова // Рильке Р.М. Стихотворения. – М.: Радуга, 1998. – С. 153–155.

1999

Рильке Р.М. Сонеты к Орфею / пер. с нем. Е. Воропаева // Peterburgische Zeitung. – 1999. – № 1. – S. 9.

Рильке Р.М. Сонеты к Орфею / пер. с нем. В. Топорова // Рильке Р. М. Стихотворения (1906–1926). – Харьков: Фолио; М.: АСТ, 1999. С. 540–568.

Рильке Р.М. Сонеты к Орфею / пер. с нем. З.А. Миркиной // Миркина З.А. Невидимый собор. – М.–СПб.: Университетская книга, 1999. – С. 52–75.